Елена Трубина о рецепции идей Ричарда Флориды в России

«Трамвай, полный Wi-Fi»: о рецепции идей Ричарда Флориды в России

№ 92(6), декабрь 2013 г.

Соблазнительно создать динамическую карту мировой креативности. Пространственная близость всякой всячины и самых разных людей, возможная только в городах, оборачивается неминуемыми антагонизмами, равно как и «перекрестным опылением», – что время от времени приводит к появлению принципиально новых вещей. Поэтому на такой карте креативность была бы особенно заметна в городах, находящихся на пике своего развития, – от Афин Перикла до современного Лондона, от Флоренции Кватроченто до Берлина 1990-х.

Города, прославившиеся появлением чего-либо значимого для развития культуры и цивилизации, – это один способ заполнения такой карты. Другой способ может заключаться в нанесении городов «с атмосферой», городов, где «много чего происходит», популярных городов (или городов, обладающих такой репутацией). Если в первом случае сама история решает, по каким улицам мы будем ходить с придыханием, то во втором – некие люди, исходя из своих предпочтений, составят рейтинг, согласно которому станет известно, что много чего происходит, например, в Сиэтле. На их выбор, среди многого прочего, повлияют: 1) количество велодорожек, 2) эксперименты с цветовым решением интерьеров креативных «кластеров» (и, разумеется, наличие самих этих кластеров), 3) возможность выйти в Интернет в общественном транспорте. Карта понимаемой таким образом неолиберальной креативности будет насыщеннее первой, включив в себя города многих стран и континентов – от Тампере до Тайбэя. Ведь никакая другая политика за последние тридцать лет не воцарилась столь быстро и не была ретранслирована с таким энтузиазмом, как креативная, получая на свое развитие все новые гранты, вовлекая в свою орбиту все новых ученых и политиков.

Креативность в стране сырьевой экономики

Какие из российских городов попали на эти карты и благодаря чему – занятный вопрос. Интересно понять, какой след в головах людей и на улицах городов оставила недавняя увлеченность идеей креативности (пусть и отождествляемой с Wi-Fi в трамваях) со стороны властей и образованных людей. Попала бы на эту карту Пермь 2000-х? Или, скажем, город Мышкин Ярославской области? Или город Краснотурьинск Свердловской области, где даже один чиновник твердит, что «с помощью этих нововведений [Wi-Fi в общественном транспорте] мы сможем привлечь принципиально новых пассажиров из числа молодежи»?[1] Размышления о том, «что это было?», кажутся особенно важными сегодня, когда в обществе нет ни одной силы, убедительно ратовавшей бы за справедливое распределение ресурсов, когда налицо нехватка средств, направляемых на социальные программы, когда в окружающем нас так много симптомов дефицита бюджета. Сегодня есть смысл смотреть на масштабные культурные проекты и их курьезные имитации, удивляясь тому, что такое было возможно еще совсем недавно. Ведь и тогда (в российские 2000-е) расходы на инновации либо культуру должны были продвигаться влиятельным лобби, а все, что прямо не отвечало его интересам, оказывалось «под сукном». Сколько все же удалось сделать – биеннале и книжных ярмарок, театральных премьер и галерейных пространств, школ молодых профессионалов и конференций. Предприимчивостью и экспериментами с культурной экономикой принято было хвастаться: «Даже не представлял, что у вас так много всего происходит», – удивленно говорил столичный или зарубежный гость в десятках наших «бургов». Понятно, что все это было важно прежде всего для тех, кто ставил перед собой культуртрегерские задачи, работал в вузах и иных организациях, обеспечивающих коллективное культурное потребление, – музеях и галереях, библиотеках и концертных залах, государственных и частных театрах. Но и для публики это тоже было важно. В то же время в Перми и в других крупных городах (не говоря уж о городах поменьше) мы видим, сколько людей за последние одно–два десятилетия серьезно пострадали от деформированности экономики, от ползучих сокращений и экономии средств, пострадали в том числе и в тех самых креативных индустриях, под знаком развития которых почти повсеместно завершалось XX столетие и начиналось XXI.

Повсеместно – это прежде всего на Западе. Инвестиции девелоперов в старое и новое жилье в крупных городах требовали подкрепления культурной инфраструктурой, что и стало во многих случаях подоплекой городской «ревитализации». Спонсированное государством «городское возрождение» (urban regeneration) способствовало, как показал Нил Смит, спекулятивному развитию сектора недвижимости[2], прикрываемому дискурсом о том, что чрезмерное государственное регулирование сдерживает городскую креативность. Соответственно, никем не сдерживаемая «креативность» – это увязывание культурной экономики больших городов с интересами среднего класса[3].

В результате процветающие, высокооплачиваемые «яппи» вписываются в процесс джентрификации, ориентированный на состоятельных покупателей, тогда как люди попроще обходятся без «креативных кластеров», а иногда и без вайфая, на своих окраинах: ведь это не они – объект охоты корпораций, получающих прибыль от городского переустройства. Это – ситуация, знакомая нам по Москве и по другим крупным российским городам, что свидетельствует и о заразности урбанистической моды, и о реалиях глобальной экономики. Поиск тенденций, уникальных для России, должен, как кажется, сочетаться с признанием глобальной природы политической экономии, соединяющей Запад и неЗапад в неравных отношениях креативной деструкции.

Креативность в стране сырьевой экономики – есть ли смысл искать ее специфику? По-моему, да. Экономика сырьевая, но культура в России разнообразная, имеющая глубокие традиции, в том числе, и в аспекте сопротивления государственным попыткам использовать ее в качестве «духовных скреп».

В этой статье я исхожу из того факта, что «креативное» знание сегодня успешно упаковывается в российские образовательные программы. Есть магистратуры по «Креативным индустриям», «Креативным индустриям и менеджменту в сфере культуры», «Геобрендингу» и так далее. Попытки соединения знания гуманитарного (нередко такие магистратуры открываются на факультетах культурологии) и урбанистического предпринимаются в силу понимания, что традиционную гуманитаристику студентам более не «продать», а вокруг креативности существует ореол привлекательности и моды. Далее, перспективы любой магистратуры связаны с благоприятной репутацией университета в глазах правительства (количество выделяемых бюджетных мест – вечный кошмар любого декана и заведующего кафедрой). А «на выходе» выпускники таких магистратур должны будут уметь убеждать именно правительства (можно и местные, но лучше федеральное) в необходимости субсидировать их креативные поиски. К примеру, проект, предполагающий запуск по московским улицам особого автобуса, в котором можно пройти тестирование на предрасположенность к предпринимательству[4]. А если учесть, что в вузы принимают почти всех желающих, то забота по наращиванию привлекательности городов для креативного класса рано или поздно попадет в руки тех неуспевающих, кого сегодня вузам невыгодно отчислять. Знания и умения, обозначенные в дипломе, могут принести доход тогда, когда обладатель оного действует ближе к источнику социальных благ. А сегодняшний характер близости к источнику описывается старым добрым термином «непотизм».

Если креативность, понятая как способность порождать новое знание, востребована у нас слабо, то креативность, как превращение имеющегося инсайдерского знания в экономические активы, представлена широко. «Могут ли чиновники быть креативным классом?» – вопрошает автор недавней статьи[5], и нельзя не признать уместности этого вопроса. В архитектурной среде, по мнению Григория Ревзина, все достаточно определенно:

«Если судить по авторским коллективам, все крупные московские архитектурные чиновники отличаются необыкновенной творческой плодовитостью, что особенно удачно, потому что по закону чиновник может заниматься творческой деятельностью и получать за нее гонорар»[6].

Каким образом концепция креативной экономики связана с тем, что, вопреки обещаниям и заверениям, преимущества от экономического роста никогда не распределяются равномерно? Из истории городов мы знаем, что творческие взлеты недолговечны, а города и их жители нередко бедствуют. Жизнь на грани выживания и сосредоточенность лишь на неотложных практических проблемах не способствуют росту творческого потенциала (не случайно рождение, к примеру, античной философии связывают с достаточным числом праздных обитателей Афин).

Питер Холл формулирует несколько условий, при которых города становятся субъектами творческой истории цивилизации[7]. Прежде всего он говорит о готовности горожан поддерживать творческие проекты. В Афинах на общественные деньги были возведены здания, часть которых сохранилась до наших дней. В Риме и Лондоне поддержка общественности позволила усовершенствовать городскую инфраструктуру. Электростанция или библиотека, канализация или вокзал – во многих городах есть эти памятники эффективного использования общественных денег. Еще одно важное условие, сформулированное Холлом: отсутствие авторитарных или тоталитарных политических режимов. Тогда появляется возможность восстания против существующего порядка, будь это консерватизм художников-академиков (импрессионизм), мужской шовинизм (суфражистское движение), непомерная эксплуатация рабочих (профсоюзы) и так далее. Следующее условие – оригинальность решения городских проблем. И еще одно: такие города привлекали творческих людей самого разного толка – инженеров, строителей, революционеров, мыслителей, а не только людей артистических занятий.

Холл группирует города следующим образом:

1. центры художественных и культурных инноваций;
2. инновационные центры в сфере бизнеса и технологий;
3. города, успешно соединившие искусство и технологию для создания влиятельных направлений массовой культуры;
4. города социальных инноваций, которые отразились в их пространственной структуре (Рим, Нью-Йорк, Париж, Лос-Анджелес) и политике (Стокгольм и Лондон времен королевы Елизаветы).

Замечательно, что Холл уравнивает в правах города, предложившие удачные модели самоорганизации, и мировые столицы искусств. Проблемы доставки в город чистой воды или отлаживания принципов общежития различных людей требуют, возможно, еще большей степени креативности, чем те занятия, которые мы привычно с этим качеством ассоциируем. К примеру, столицы искусств требовали новых моделей кооперации представителей разных классов (аристократов и деловых людей).

Живя в современной России и оглядываясь вокруг в поисках хотя бы отдаленных эквивалентов этим вдохновляющим примерам, скорее можно увидеть случаи не кооперации, но «службы», демонстрацию знаков лояльности патронам и спонсорам. А те варианты синтеза художественных практик и медиа-индустрии, которые нацелены на получение прибыли за счет создания и использования интеллектуальной собственности (то есть то, за чем закреплен сегодня термин «креативные индустрии»), в России, как правило, представляют собой именно примеры обмена лояльности на преференции, получаемые от правительства.

Эксперты по социокультурному проектированию, мэры и местная интеллигенция

Как же тогда нам относиться к попыткам воспользоваться масштабным бизнес-проектом Ричарда Флориды, применив его в российских городах? Не слишком ли мы испорчены разлитой сегодня в воздухе негативностью, скептически читая, например, такой пассаж:

«Города всего мира соревнуются за людей. Кто сможет привлечь больше студентов, кто убедит их остаться здесь после защиты диплома, кто заманит больше молодых специалистов, туристов, инвесторов? Будущее за теми городами, куда стремится поток заинтересованных людей… комфортная и насыщенная жизнь превратит город в модное место. Сначала потянутся путешественники, любители впечатлений, потом – новые жители и инвесторы… Именно по этому принципу разрабатываются городские стратегии. Москва составляет ее до 2025 года, Нью-Йорк – до 2030, Сеул – до 2070…»

Так в местной печати продвигался проект «Томск 3.0»[8]. В этом и множестве других текстов, манифестов и речей, что звучат у нас, воспроизводятся концептуальные «мантры» учения самого востребованного урбаниста современности – Ричарда Флориды. Фундамент его теории – понятие «креативного класса». Креативными будут те города, которым удастся привлечь креативный класс. Почему это важно? По Флориде, западный мир существует в условиях экономики знаний. Решающим источником конкурентного преимущества сегодня является креативность[9], а этос «людей, включенных в сложное разрешение проблем, требующих значительного числа независимых суждений», то есть креативного класса, образованного профессионалами и работниками, составляют индивидуальность и приверженность к различиям[10]. Если ты бизнесмен или банкир (а представители этой профессии, по Флориде, составляют гордость креативного класса), какой музыкой в твоих ушах должны звучать эти слова! Поскольку речь идет о включении городов в «экономику знаний», старые рецепты городского развития уже не годятся, поэтому вложения должны быть направлены в те места, которые смогут привлечь «продвинутых» людей, отвечая их представлениям о подобающем жизненном стиле. Старые же рецепты – субсидирование компаний, строительство стадионов и торговых центров – не годятся[11]. «Cтоп! – подумает читатель: – А разве не стадионы и торговые центры строятся у нас в изобилии?» Разве не в пространстве последних мы наблюдаем привычный уже симбиоз креативности и потребления? Среди билбордов в московском метро есть приглашение к «Шедеврам новогоднего шоппинга», и в нем хорошо схвачено представление о том, где, как и посредством какой культурной практики можно вырваться из повседневной рутины к пусть иллюзорному, но разнообразию.

Разнообразие – источник экономической продуктивности и витальности городов, настаивала Джейн Джейкобс. Короткие улицы, места смешанного использования, непредсказуемость взаимодействия незнакомцев, культурная плотность среды – вот ее приоритеты. Настаивала и боролась с Робертом Мозесом, публикуя статьи и организуя сбор петиций, спасая, в частности, Вашингтон-сквер в Нью-Йорке от превращения его в начало лоббируемой Мозесом автомагистрали. Флорида представляет другой тип урбаниста: оптимистично повторяя вслед за Джейкобс, что «ключевыми организационными единицами нашей экономики стали места, а не корпорации»[12], он с разнообразными Робертами Мозесами предпочитает сотрудничать. Инновации и экономический рост в его книгах вытекают из разнообразия и креативности. Подтверждая общеизвестный аргумент, что поздний капитализм извлекает выгоду из аргументов своих противников, Флорида и «разнообразие» (термин из лексикона левых критиков культуры), и «креативность» привлекает для вооружения действующих политиков новым лексиконом. Более того, производство и потребление в дискурсе креативности также соединяются воедино, и Флорида прославляет места, где люди могут наблюдать за производством развлечений, потребления; при этом он не видит проблемы в том, что, пока одни это производство с удовольствием созерцают, другие в это производство вовлечены:

«Хотя креативный класс отдает предпочтение открытости и разнообразию, это до некоторой степени – разнообразие элит, ограниченное высокообразованными креативными людьми. Хотя его рост и открыл новые возможности для женщин и этнических меньшинств, ему не удалось положить конца давним расовым и гендерным отличиям. Эти различия особенно упорно воспроизводятся внутри хай-тек индустрий»[13].

Так что шансы на победу в экономическом соревновании он резервирует лишь за определенными группами людей. С моей точки зрения, главным в освоении рецептов Флориды российскими культурными предпринимателями были визиты харизматичных экспертов, приезжавших в Иркутск и Екатеринбург, Пермь, Лермонтов и многие другие города. Вступая в альянсы с губернаторами и мэрами, они следовали тактике, которая сделала Флориду очень богатым человеком. Это тактика перенаправления в свою пользу части городских ресурсов, основанная на продаже мечты о том, как обмануть/игнорировать вызовы неравномерного развития.

Городские стратегии, упомянутые в цитате в начале этой главки, на то и «стратегии», чтобы в них учитывались стратегические интересы властей. Но риторика тоже важна. Флорида показал, насколько успешно ее можно монетизировать. Прекрасный лектор (с гонораром в 35 000 долларов США за лекцию) гибко учитывает растущий спрос на его советы, становясь партнером одних консалтинговых фирм («Catalytix») и создавая собственные (аналитические записки при этом тиражируются, но дорого продаются, и в каждой из них перечисляются все те же «кричалки»: «факторы успеха», «зоны сфокусированного воздействия» и так далее). Тем, кто использует стратегию Флориды в России, также приходится создавать «Агентства развития города…» и становиться их директорами. Другое дело, что размер гонораров, получаемых от «города» и «региона», у нас никогда не становится предметом огласки.

Свою статью в сборнике «Креативный класс шагает по планете» Ричард Флорида и его коллеги назвали «Внутри “черного ящика” регионального развития» (подзаголовок «Человеческий капитал, креативный класс и толерантность»). Приведя стандартный набор аргументов о человеческом капитале и креативном классе, наряду с изложением результатов своих исследований, они пишут:

«Одни занятия больше влияют на развитие регионов, чем другие. С развитием менее всего связано образование и здравоохранение, а вот “компьютеры”, инженерное дело, менеджмент, бизнес и финансы связаны куда сильнее. Особенно интересный результат – относительно высокий уровень связи между художественными и развлекательными профессиями и региональной производительностью труда. Эти виды активности, в которых, как правило, видят воронки, поглощающие местные ресурсы, кажется, существенно влияют на региональную продуктивность»[14].

В этом пассаже много интересного: и пренебрежение сферами образования и здравоохранения как нерелевантными для «развития», и перечень глубоко связанных с развитием отраслей экономики, и произвольное выделение социальных групп, и увязывание с развитием тех профессий, что вышли на передний план при неолиберальном капитализме, и постулат о кажущейся позитивной связи между числом художников/шоуменов и региональной производительностью труда. В своих текстах Флорида рисует Сиэтл как город Джимми Хендрикса, а потом уже «Майкрософт» и «Amazon», при этом даваемые им рецепты нацелены на переформатирование городов в соответствии со вкусами нескольких привилегированных групп. Нежелание точно описать корреляции между «хипстеризацией» богатых городов и ростом их общей привлекательности и богатства Флорида затушевывает ссылками на проблему «яйца или курицы».

Джейми Пек (один из последовательных критиков Флориды) резонно указывает на это, отмечая, что, когда некто описывает вещи, происходящие в одном и том же месте, он своими аргументами о корреляции вполне может манипулировать[15]. Свежий пример такой манипуляции – реакция Флориды на скандал вокруг мэра Торонто Роба Форда, заснятого курящим крэк. Назвав Форда самым «не городским» мэром, Флорида винит его в «балканизации» Торонто, в классовом разрыве между центром и пригородами. Если центр – прибежище креативного класса (высокообразованных, хорошо оплачиваемых работников, занятых в сферах технологии, менеджмента, финансов, науки и образования, а также «студентов, художников, музыкантов и других представителей богемы, ассоциируемых с экономическим ростом»), то в пригородах Торонто живут представители класса сервиса и пришедшего в упадок рабочего класса – меньше зарабатывающие, не столь образованные. Новый мэр должен будет навести мосты между этими группами: «Город не может позволить растратить свой политический и реальный капитал в бесполезной культурной войне с самим собой»[16].

Вопросы неравенства между городами и классового неравенства, бедности, «прекариата» Флориду не интересуют. Флорида не задается вопросами о том, как люди с низким заработком смогут «подняться» и принять участие в креативном развитии города. В его книге предусмотрены «новые формы коллективного действия» лишь для самих креативщиков. Полномасштабные организации, защищающие интересы работников, доставшиеся нам в наследство от промышленной эры, по Флориде, – вчерашний день. Между тем увеличение числа частично занятых людей, людей, трудящихся на случайных работах, – необходимый побочный эффект жажды самоутверждения креативщиков, подчеркивает Джейми Пек[17].

«Студенты, художники, музыканты и другие представители богемы, ассоциируемые с экономическим ростом» в российских городах, ставших на некоторое время площадками креативных экспериментов, вовлекаются в дискуссии заезжими организаторами креативной экономики. Я кратко опишу разговоры с теми из них в Томске, кто косвенно либо прямо соприкоснулся с деятельностью Агентства стратегических инициатив и проектом «Томск 3.0».

Эти разговоры показывают, сколь противоречивый след оставляет после себя такая деятельность. Во-первых, коллеги иронически описывали штампованную, «целиком слизанную с западных рецептов», риторику учителей «социокультурного проектирования»[18] и воспитания «горожан с позицией в отношении города»[19]. К примеру, «бриллиантовым активом» на таких дискуссиях были названы те местные культуртрегеры, которых креативные проектировщики намеривались сплотить. От внимания опрошенных мною не укрылось, что «сплачивать» эксперты приехали не бесплатно, тогда как их собственная деятельность по организации культурных акций и по поддержанию культурных традиций города ведется безвозмездно.

Во-вторых, мастеров по проведению «проектировочных» методологических семинаров быстро «вычислили»: вопреки многочисленным помпезным заверениям, они активно общались не с библиотекарями и другими деятелями культурных индустрий (в Томске, скажем, успешно проходит акция «Библионочь»), а лишь с городской верхушкой – своим, так сказать, примером показывая, сколь важна «богемная» инфраструктура дорогих кафе и ресторанов для складывания исключительно творческих альянсов властей и экспертов.

Единодушны были информанты в наименовании такой деятельности «зомбированием», а интересным, по словам одного из них, было то обстоятельство, насколько отличается то, что «они впаривают нам», от того, что «они впаривают мэру». Мы этого не знаем, но хочу заметить: общественный интерес к тому, что именно сказал Марат Гельман бывшему пермскому губернатору Олегу Чиркунову, оказавшись с ним рядом в самолете (так гласит городская легенда), или как Сергей Градировский «проектировал» бывшего томского мэра Николая Николайчука, очень велик.

В дискуссиях, проведенных в Томске сотрудниками Агентства стратегических инициатив, обсуждались различные инновационные идеи, в частности возведение шестнадцати «остановочных комплексов». Предсказуемым образом мэр Николай Николайчук велел «на разных направлениях в их оформлении применять разные цветовые элементы»[20]. Также шла речь о том, что некоторые из томских остановок нужно сделать обогреваемыми. Информанты все это вспоминают с большим скепсисом[21]. Транспортные проблемы в Томске, как и везде, старые и острые: не хватает автобусов и маршруток, особенно связывающих центр с отдаленными микрорайонами[22]. На остановках в часы пик стоят толпы людей, автобусы переполнены, не все улицы освещены, а значит, пускать машины по ним нельзя. Оборудование общественного транспорта доступом в Интернет не кажется на этом фоне первостепенной задачей, и это объясняет недобрый смех, с каким жители Томска цитировали в беседах интервью с Сергеем Градировским под заголовком «Томские трамваи с Wi-Fi движутся в нужную сторону». Среди прочего речь там шла о следующем:

«Сейчас обсуждается идея скоростного трамвая, связывающего Томск и ЗАТО Северск. Ведь его можно сделать по-разному. Во-первых, сам трамвай можно купить у разных производителей. И один трамвай будет символизировать комфортное будущее, а другой – наше прошлое. Это вопрос ценностей заказчика и исполнителя. И проект “3.0” просто обязан эти ценности сформулировать и инсталлировать в реальную жизнь. У мэрии должны появиться силы и право настаивать на том, чтобы сделано было “вот именно так”, а не так, “как вы привыкли”».

Проект «3.0» – это Томск постмодернистский, Томск «другой», Томск, надстроенный над «первым» – «ностальгическим» и «вторым» – «индустриальным». Вот, как он описан в том же интервью:

«Город, который будет отражать определенный экономический уклад, город, который отразит в себе самые последние достижения технического прогресса, и, одновременно, город, который будет максимально чувствителен к человеку, сомасштабен ему. Город, который придет на смену Томску индустриальному».

Удручающая абстрактность этого описания не рождает даже желания увязывать его с традицией городского визионерства. Неизобретательность в манипулировании риторикой (я сейчас говорю только о данном конкретном примере) объясняется, вероятно, тем, что альянс Агентства и мэрии был прежде всего построен вокруг задачи усиления городской джентрификации – выноса за пределы Томска завода «СибЭлектроМотор», расположенного на территории площадью 18 гектар, и «эффективного» использования освобождающегося пространства. Другой вопрос, насколько у властей города – с помощью Агентства или без нее – были реальные возможности определять, какие инвесторы туда придут и какие проекты будут приняты. Но информанты вспоминают, что на предложение организовать общественные слушания и включить в готовящиеся документы конкретные предложения по характеру использования такого большого участка земли Агентство ответило отказом. На упреки в том, что ситуация остается «подвешенной», люди услышали: «Дальше все будет зависеть от самоорганизации местного сообщества».

«Самоорганизация местного сообщества» – это фантастическая риторическая находка членов таких альянсов. Как самоорганизацию измеришь? Как ей можно способствовать? С чего здесь нужно начинать, особенно если не забывать о нашей общей привычке к жизни в сверхцентрализованной стране? У нас нет на это ответов, но зато в целом ряде ситуаций недостаток самоорганизации служит прекрасным оправданием бездействия властей. Подобная риторика укоренена в традиции обсуждения учеными проблем обездоленных слоев населения, сложившейся во второй половине XX века. К примеру Уильям Уилсон сформулировал ее в виде дилеммы: недостает ли бедным организации, потому что они бедные, либо, наоборот, они бедные, потому что не могут организоваться?[23] В то же время «ресурсное» мышление власти и экспертов проявляется в том, что и на самоорганизацию смотрят как на ресурс (для возникновения которого реально не делается ничего):

«В условиях дефицита муниципальных бюджетов и внешних инвестиций население стареющих городов вынуждено самостоятельно поддерживать городскую жизнедеятельность, придумывать акции, способствующие улучшению качества жизни. Это превращается в ресурс, поддающийся экономическому анализу и оценке, сравнимый по масштабу и эффективности с городскими бюджетами и внешними инвестициями»[24].

Учитывая отработанную в России правительствами всех уровней тактику чисто декоративного привлечения общественности для легитимации кулуарно принятых решений и топорную работу экспертов с «бриллиантовым активом» местных сообществ, упоминание «самоорганизации местных сообществ» отмечено глубокой иронией. В этом поле не решена ни одна из проблем: представительство жителей с учетом этнической и конфессиональной композиции районов, сложный статус неправительственных организаций, отсутствие необходимой институциональной гибкости и правовых прецедентов успешного оспаривания общественностью использования общественных же пространств, механизм взаимодействия общественности, всех жителей, экспертов, бизнеса и власти. «Привлечение в городские трамваи новых пассажиров из числа молодежи» (вновь цитирую краснотурьинского чиновника) на этом фоне – абсурдный жест, призванный свидетельствовать о продвинутости городской власти в условиях, когда общественность (в том числе молодая) от принятия решений надежно изолирована.

Риторический бум креативности

Риторика авторитетных рекомендаций успешна: все новые и новые города заказывают выступления Флориды. У нас до самого последнего времени креативность тоже, повторю, была чрезвычайно востребована. Прекрасно, что все больше становится текстов, показывающих, что причину и следствие путать все же не стоит, что именно история успешных инновационных кластеров показывает, что во многих случаях города стали привлекательными, потому что преуспели в строительстве солидной экономической базы, а не наоборот. В одном из таких текстов говорится следующее:

«Приезжающие в Сиэтл сегодня видят толерантный, вибрирующий культурой город со множеством хороших ресторанов. Возможно, соблазнительно будет прийти к выводу, что инновационный сектор вырос в Сиэтле, потому что креативные люди захотели тут поселиться, но в действительности дело обстояло ровно наоборот. Он стал привлекательным для космополитов только после того, как создал множество “высокотехнологичных” рабочих мест»[25].

Более того, в исследовательском проекте Национальной комиссии по исследованию предпринимательства, которая посчитала долю компаний, показавших рост, равный 15% в год, было обнаружено, что самые быстрорастущие компании отнюдь не сосредоточены в хай-теке. Их можно найти в любой отрасли промышленности и в любом городе.

Здесь отмечен важный для рецепции и использования идей Флориды в России момент. Триумфальное шествие креативных идей по России с тех пор, как был издан русский перевод «Креативного класса» (2005), пришлось на времена относительной экономической и политической стабильности (если воспользоваться жаргоном эпохи). Но если Флорида писал о профессионалах, занятых в сфере информационных и телекоммуникационных технологий, финансах и бизнесе, то в России его термин соединился с индустрией сервиса (о чем свидетельствуют многочисленные «креативные продажи», «креативная доставка грузов», не говоря уже о «креативном дизайне ногтей»). Это помогло удержать позитивные ассоциации слова, не углубляясь в неприятные моменты: например, в то, что информационная, телекоммуникационная и другие хай-тек индустрии, составляющие ядро креативных городов, в нашей стране развиты крайне слабо. Флорида призывает не держаться за тяжелую промышленность, «неподвижные» полезные ископаемые и их добычу, а переориентироваться на информацию и креативность как источники роста. Его тезис заключается в том, что, поскольку такие ресурсы роста куда более мобильны, чем традиционные, каждый город теоретически может стать процветающим. Идут активные дискуссии о том, в какой степени этот аргумент приложим даже к американской экономике, до какой степени цепочка «привлекательные места жительства и отдыха – талантливые жители – расширение сектора хай-тек – экономический рост – его материализация в еще более привлекательные места – еще более впечатляющий экономический рост» была успешно и полностью воплощена хотя бы в одном американском городе[26].

В России же риторический бум креативности помог закамуфлировать те факты, что, во-первых, национальная экономика сопоставима с американской лишь в области креативного дизайна ногтей. Во-вторых, что богатство России зависит от «неподвижных» природных ресурсов. А в-третьих, что есть только один город, который может успешно привлечь талантливых жителей (в значительной степени именно потому, что в нем сосредоточена вся рента от продажи нефти). То, что в течение десятилетий этот город пылесосом высасывает лучших профессионалов, служит сильным контрпримером идее Флориды, что любой город потенциально может стать процветающим. Критики Флориды непосредственно проблем неравномерности городского развития не касаются, но многие их аргументы связаны с избирательностью предлагаемого подхода, который отдает предпочтение нуждам «технологически-богемного» сектора среднего класса за счет других слоев населения. Когда мы продумываем эти дебаты в российском контексте, мы видим, что в нашем случае актуализируется другой вид избирательности – связанный с крайне неравномерным распределением ресурсов.

В разговорах о креативности неравенство между городами (и странами), между людьми, занятыми в условно креативных отраслях, проявляется очень существенно. Изменившиеся отношения между работниками и работодателями в рамках, пусть и с оговорками, постфордистской экономики (она постфордистская в силу изменения пропорций между промышленным сектором экономики и сектором сервиса) поддерживаются новыми концепциями менеджмента, теоретически нацеленными на выравнивание иерархий и не менее теоретически дающими шанс для работников самореализоваться.

Интерес к тому, как стать еще одним местным Флоридой, особенно велик, по моим наблюдениям, у тех, кто учится и преподает на разных программах, связанных с «креативными индустриями». Добавлю, что трезвый анализ характера работы в рекламе и в муниципалитетах, на выставках и в галереях ведется у нас не часто. Хотя творческая работа привычно понимается как индивидуальное самовыражение, особенностью креативной занятости последнего времени является работа в «индустрии», тесно связанной с государством, либо на государственной службе. Информанты отмечают, что понимают, что они сами (либо их знакомые и выпускники) трудятся на государство, и допускают, что этот труд по нарастающей оказывается сопряжен с сервильностью. Среди проведенных мною интервью каждый второй собеседник описал профессиональную траекторию своих близких либо друзей, которым «пришлось идти в чиновники». Если в индустрии, которая производит продукты творчества, карьеры связаны с риском, высоким соревнованием, непредсказуемостью оплаты, важностью самоорганизации и предпринимательства, то в государственных аппаратах, по описаниям моих информантов, риски другие. Они связаны с «организационными шахтами», то есть узковедомственными интересами людей, работающих в тех или иных отделах, и ориентированностью их деятельности на то, чтобы «засветить», то есть способствовать нарастанию известности, начальника. Эта «засветка» включает написание речей и текстов в разнообразные каталоги и приветственные брошюры, а часто и организацию больших и дорогих мероприятий, главная функция которых – составить фон для произнесения речей. Если в конце 1990-х – начале 2000-х можно было узнать много интересного о работе в рекламе и маркетинге от выпускников гуманитарных факультетов, то сегодня – с поправкой на специфический кодекс лояльности – от них же немало узнаешь об этосе чиновничьих иерархий.

Предварительные итоги

В России 2000–2010-х годов состоялся своеобразный переход от «творчества» к «креативности» – по мере неолиберализации государственной политики. «Креативные индустрии» и «креативный класс», «символическая экономика» и «культурная экономика» преподавались и обсуждались, продвигались и продавались, пока зимой 2011/12 года «креативный класс», став на год–полтора точкой кристаллизации классовой и региональной рефлексии, не исчез с повестки дня (вместе с классом средним), что ознаменовало пик усталости от «креативных» терминов.

Может ли живая культурная «сцена» быть создана искусственно, можно ли спланировать развитие креативных индустрий, может ли культурная жизнь города существовать только на правительственные гранты, без живой и естественной связи с бизнесом и филантропией? Такие вопросы возникают, когда вдумываешься в содержание бесед и медиа-материалы.

Жажда «проектировать» и «управлять» культурным и инновационным ростом, на которой у нас специализируются десятки агентств, не считая фрилансеров-«форсатейров», вредна главным: она сокращает свободу управляемых, особенно если мы говорим об образованных и уже что-то делающих там, где они живут, людях.

Сиюминутные «имиджевые» установки мэров и губернаторов, долгосрочное планирование, невозможное по целому ряду причин, воплощаются в чисто косметических переменах, из которых самыми популярными являются Wi-Fi на транспорте и велодорожки. Видимость бурной деятельности, которую помогает создавать креативное переустройство центра того или иного города, отвечает интересам тех, кто управляет стагнирующими территориями.

[26] См.: Rausch S., Negrey C. Does the Creative Engine Run? A Consideration of the Effect of Creative Class on Economic Strength and Growth // Journal of Urban Affairs. 2006. Vol. 28. № 5. Р. 473–489; McCann E.J. Inequality and Politics in the Creative City-Region: Questions of Livability and State Strategy // International Journal of Urban and Regional Research. 2007. Vol. 31. № 1. Р. 188–196; MacGillis A. The Ruse of the Creative Class // The American Prospect. 2010. January 4 (http://prospect.org/cs/articles?article=the_ruse_of_the_creative_class); Houston D., Findlay A., Harrison R., Mason C. Will Attracting the «Creative Class» Boost Economic Growth in Old Industrial Regions? A Case Study of Scotland // Geografiska Annaler. Series B. 2008. Vol. 90. № 2. Р. 133–149.

[ Неприкосновенный запас ]

Проект "Человек в меняющемся мире. Проблемы идентичности и социальной адаптации в истории и современности" реализуется в рамках гранта Правительства Российской Федерации для государственной поддержки научных исследований № 14.В25.31.0009
© Лаборатория социально-антропологических исследований, 2013посещений: 310254

Разработка сайта: Годенов И.С.